Ты - только голос в моей голове.
вторник, 16 сентября 2008
Ты - только голос в моей голове.
- Кот?
Тишина вокруг стала насыщенее на единичку неспешного кошачьего внимания
- Ты знаешь про закон сохранения материи?
- Это принцип, Элис, т.к. един и применим везде и всегда.
- Не суть. Означает ли он, что когда ты исчезаешь здесь, где-то появляется грустный кот без малейшего намека на улыбку?
© Маргарита Шредингерра
Тишина вокруг стала насыщенее на единичку неспешного кошачьего внимания
- Ты знаешь про закон сохранения материи?
- Это принцип, Элис, т.к. един и применим везде и всегда.
- Не суть. Означает ли он, что когда ты исчезаешь здесь, где-то появляется грустный кот без малейшего намека на улыбку?
© Маргарита Шредингерра
суббота, 13 сентября 2008
Ты - только голос в моей голове.
Обычные писатели пишут книги. А настоящие писатели пишут песни.
Авторы песен особенные. Они как слоны рядом с бесконечными моськами работников пера и ноутбука. Танец, песня, ритм, голос… Ммм.. По сколько раз я переслушиваю любимую песню? Чаще чем перечитываю моего любимого Хармса. Танцевала ли я под Хармса? Целовалась ли? Мечтала ли я о Брюсе Уиллисе под Даниила? Нет, нет и еще раз нет! И зря.
Если бы была подходящая пара – я сплясала бы под Павича. Это было бы медленно и чувственно. Я бы танцевала под Паланика, правда желательно и под экстази. Я бы целовалась под Бредберри. Я бы трахалась под Бродского и Хлебникова, под Гумилева, под «Веселые картинки», да, девочки, я извращенец, но и «Серебряный век» заводит меня.
Жаль, в свое время Даниил Хармс не нашел завалящей гитары. Жаль, Гиппиус не взяла бубен. Почему никто не подсунул Маркесу хорошую дудку???
Я призываю вас, о, невысказавшиеся поэты, о непризнанные гении, берите дудки и начинайте дуть.
Потомки ждут. Потомкам, как бы надо передать дудку.
© Черный Шут
Авторы песен особенные. Они как слоны рядом с бесконечными моськами работников пера и ноутбука. Танец, песня, ритм, голос… Ммм.. По сколько раз я переслушиваю любимую песню? Чаще чем перечитываю моего любимого Хармса. Танцевала ли я под Хармса? Целовалась ли? Мечтала ли я о Брюсе Уиллисе под Даниила? Нет, нет и еще раз нет! И зря.
Если бы была подходящая пара – я сплясала бы под Павича. Это было бы медленно и чувственно. Я бы танцевала под Паланика, правда желательно и под экстази. Я бы целовалась под Бредберри. Я бы трахалась под Бродского и Хлебникова, под Гумилева, под «Веселые картинки», да, девочки, я извращенец, но и «Серебряный век» заводит меня.
Жаль, в свое время Даниил Хармс не нашел завалящей гитары. Жаль, Гиппиус не взяла бубен. Почему никто не подсунул Маркесу хорошую дудку???
Я призываю вас, о, невысказавшиеся поэты, о непризнанные гении, берите дудки и начинайте дуть.
Потомки ждут. Потомкам, как бы надо передать дудку.
© Черный Шут
пятница, 12 сентября 2008
Ты - только голос в моей голове.
Есть два способа жить: совершенно законно и почтенно ходить по суше - мерить, взвешивать, предвидеть. Но можно ходить по водам. Тогда нельзя мерить и предвидеть, а надо все время верить. Мгновение безверия - и начинаешь тонуть.
© монахиня Мария (Кузьмина-Караваева)
© монахиня Мария (Кузьмина-Караваева)
среда, 03 сентября 2008
Ты - только голос в моей голове.
Осень ждёт, у нас она не любит приходить просто так, без всякого приглашения, ей нужно почувствовать себя нужной. И поэтому приходится ждать. Пока все летние романы, которым грош цена в базарный день, будут перепроданы тем, кому они понадобятся через год. Пока всякая любовь захочет закончиться, и мужчинам надо будет пить виски, глядя на дождь, а женщинам - пить дождь, глядя на мужчин.
© Н.Крайнер. "Город".
© Н.Крайнер. "Город".
Ты - только голос в моей голове.
В одной телевизионной программе соведущая (замечательная писательница) спросила: «А если вам надо было бы выбрать, в какую вещь превращаться, в какую бы превратились?» В вещь превращаться не хотелось. Но выбора не было.
– В подоконник. А вы в какую?
– А я в комод. Такой высокий, по грудь. Чтоб сверху два мелких ящичка, а внизу еще три больших. И конечно, чтоб там было свое потайное отделение. И много всякой ерунды в ящиках: и пуговицы, и тряпочки, и флаконы неполные, и старые письма. И чтоб еще лежала там, под кучей нужных и ненужных вещей, такая подушечка, расшитая бисером (в руки ее даже взять страшно: возьмешь, и бисер летит, настолько ветхое все, а пришить обратно нельзя – ведь и иголок таких уже нет). Тонкая вещь. Невозможная.
И она рассказала, какой это должен быть комод, и даже показала руками, какие должны быть у комода ножки и ручки (латунные, за которые можно поднять крышку) и как там внутри темно и пахнет специально сваренным янтарным мылом.
... А я думал: нет, если уж в вещь, то пусть в подоконник.
Покрашенный белой масляной краской, широкий, с небольшой трещиной посередине. Возможно, с жучком. Но обязательно белый, широкий и под дубом. И если повезет – то на тебе по утрам косое осеннее солнце.
И коричневый лист спланирует иногда.
Ш-ш-ш-и-и-и-х-х.
© Дмитрий Воденников (из колонки во "Взгляде")
– В подоконник. А вы в какую?
– А я в комод. Такой высокий, по грудь. Чтоб сверху два мелких ящичка, а внизу еще три больших. И конечно, чтоб там было свое потайное отделение. И много всякой ерунды в ящиках: и пуговицы, и тряпочки, и флаконы неполные, и старые письма. И чтоб еще лежала там, под кучей нужных и ненужных вещей, такая подушечка, расшитая бисером (в руки ее даже взять страшно: возьмешь, и бисер летит, настолько ветхое все, а пришить обратно нельзя – ведь и иголок таких уже нет). Тонкая вещь. Невозможная.
И она рассказала, какой это должен быть комод, и даже показала руками, какие должны быть у комода ножки и ручки (латунные, за которые можно поднять крышку) и как там внутри темно и пахнет специально сваренным янтарным мылом.
... А я думал: нет, если уж в вещь, то пусть в подоконник.
Покрашенный белой масляной краской, широкий, с небольшой трещиной посередине. Возможно, с жучком. Но обязательно белый, широкий и под дубом. И если повезет – то на тебе по утрам косое осеннее солнце.
И коричневый лист спланирует иногда.
Ш-ш-ш-и-и-и-х-х.
© Дмитрий Воденников (из колонки во "Взгляде")
вторник, 02 сентября 2008
Ты - только голос в моей голове.
это вовсе не тайна, но знают ее очень немногие, так уж получилось.
драконы - не люди. их способ заниматься любовью сильно отличается от человеческого. непосредственно в процессе они тесно сплетаются телами, чтобы закрыть сильной чешуей спины уязвимые места, вскрывают грудную клетку и обмениваются сердцами. каждый половозрелый дракон имеет по крайней мере три сердца, и с годами их обычно становится все больше. если партнер избран надолго, чужое сердце так и остается у него в груди, что приводит к тяжелым, но естественным для дракона обязательствам.
человеческие колдуны - из не слишком умных, но амбициозных, - иногда пытаются таким образом достать себе второе сердце. прикидываются драконом, отводят какому-нибудь молодому ящеру глаза, а потом сбегают буквально из объятий. но рано или поздно обманутый дракон их находит. или какой-нибудь другой дракон - новости среди них распространяются быстро, а забывать они не умеют.
но есть люди, которые решаются отдать свое одно. ничего, кроме решимости, для этого не нужно, драконья магия - очень сильная вещь.
и так и ходят после этого - с одним сердцем.
но драконьим.
© Александр Шуйский. "Разговоры с драконами" ("Сказки четвертого часа ночи")
драконы - не люди. их способ заниматься любовью сильно отличается от человеческого. непосредственно в процессе они тесно сплетаются телами, чтобы закрыть сильной чешуей спины уязвимые места, вскрывают грудную клетку и обмениваются сердцами. каждый половозрелый дракон имеет по крайней мере три сердца, и с годами их обычно становится все больше. если партнер избран надолго, чужое сердце так и остается у него в груди, что приводит к тяжелым, но естественным для дракона обязательствам.
человеческие колдуны - из не слишком умных, но амбициозных, - иногда пытаются таким образом достать себе второе сердце. прикидываются драконом, отводят какому-нибудь молодому ящеру глаза, а потом сбегают буквально из объятий. но рано или поздно обманутый дракон их находит. или какой-нибудь другой дракон - новости среди них распространяются быстро, а забывать они не умеют.
но есть люди, которые решаются отдать свое одно. ничего, кроме решимости, для этого не нужно, драконья магия - очень сильная вещь.
и так и ходят после этого - с одним сердцем.
но драконьим.
© Александр Шуйский. "Разговоры с драконами" ("Сказки четвертого часа ночи")
Ты - только голос в моей голове.
Кофе: четыре ложки на джезву, пробить ложкой корку, добавить корицу. Сигарета, почта.
Знаешь, если Бог есть любовь, то Он – есть, а если что-то другое, то нахрена тогда вообще все, испытания от Бога на самом деле – пытка любовью и бессмертием, чем же еще, ничто не сравнится с бессмертием, бессмертие делают хотя бы вдвоем, один не годится, делают везде, на кухне, за книгой, в постели, в детской, под дождем и в лунном свете, но если это бессмертие ты делаешь не со мной, то нахрена тогда вообще все.
Знаешь, у меня кончается кофе и потерялся носок из последней целой пары, кошка сговорилась с домовым, не иначе, все перетаскали по углам, теперь сидят довольные, жмурятся, да и ладно, потому что если кошки и домовые недовольны, то нахрена тогда вообще все.
Душ, кофе: четыре ложки на джезву, корица, мускатный орех, сигарета, не помогает.
Знаешь, мне ведь очень тяжело, я не понимаю, зачем эти тихие разговоры за стеной, эти закрытые двери, я ведь ворвусь в самый неподходящий момент, я ведь гадостей наговорю, я ведь глупостей наделаю, я ведь схвачу фотографию в черной рамке, я ведь собью ее с полки истеричным и детским жестом. Я ведь не посмотрю, что на моем столе – прекрасная пустота, что все диски разложены по местам, все альбомы закрыты в шкафах, все кольца заперты на ключ. Я ведь пропущу все это, не увижу, не захочу, меня будет занимать только тихий разговор за стеной, да стон иногда, да смех, да пара не моих ботинок в прихожей. Потому что если твое бессмертие не со мной, то как мне оставаться в живых, а если я жив, а твое бессмертие не со мной, то нахрена тогда вообще все. Знаешь, мне надо докупить бумаги, я вчера извел на эскизы последние три листа, да так ничего путного и не получилось.
Сигарета, входная дверь, лифт, магазин, лифт, входная дверь, сигарета, не помогает.
Знаешь, я ведь все понимаю, но так же тоже нельзя, ты со мной совсем чуть-чуть, с другими – куда больше, говорим мы только вечерами, вот еще по утрам я тебя почти подстерегаю в те полчаса, что у тебя между кроватью и хлопком двери, мне мало, понимаешь? Тут ходят какие-то люди, они остаются здесь на ночь, иногда на неделю, ты ходишь с ними, ты обещала провести со мной отпуск, а проводишь его черт-те с кем, да еще и плачешь при этом, я что, должен смотреть спокойно? Ты кому-то пишешь каждый день письма, ты хмуришься, когда читаешь то, что пришло в ответ, я не лезу в твой ящик, у нас так заведено, что не лезу, но я же вижу, как ты хмуришься и шепчешь что-то, когда куришь, и что-то доказываешь кому-то, и он тебе отвечает, всегда отвечает, торопится, выбивает из клавиш гроздья слов, и я вижу, как растет бессмертие между вами, и я сжимаюсь весь, у меня рука не поднимается разбить этот хрупкий замок, он так прекрасен, но если он выстроен не со мной, то нахрена тогда вообще все.
Кофе, четыре ложки на джезву, сигарета, что же я собирался сделать с этим куском дерева?
Отстань ты от меня, мой ангел, не смотри укоризненно, я останусь в этом доме, я буду протрачивать кофе, бумагу, носки и сигареты, мне мало сорока дней, мне мало сорока лет, я жив, пока жива она, мало ли, что там через меня видно и кошка ходит насквозь.
© Александр Шуйский. "Сказки третьего часа ночи"
Знаешь, если Бог есть любовь, то Он – есть, а если что-то другое, то нахрена тогда вообще все, испытания от Бога на самом деле – пытка любовью и бессмертием, чем же еще, ничто не сравнится с бессмертием, бессмертие делают хотя бы вдвоем, один не годится, делают везде, на кухне, за книгой, в постели, в детской, под дождем и в лунном свете, но если это бессмертие ты делаешь не со мной, то нахрена тогда вообще все.
Знаешь, у меня кончается кофе и потерялся носок из последней целой пары, кошка сговорилась с домовым, не иначе, все перетаскали по углам, теперь сидят довольные, жмурятся, да и ладно, потому что если кошки и домовые недовольны, то нахрена тогда вообще все.
Душ, кофе: четыре ложки на джезву, корица, мускатный орех, сигарета, не помогает.
Знаешь, мне ведь очень тяжело, я не понимаю, зачем эти тихие разговоры за стеной, эти закрытые двери, я ведь ворвусь в самый неподходящий момент, я ведь гадостей наговорю, я ведь глупостей наделаю, я ведь схвачу фотографию в черной рамке, я ведь собью ее с полки истеричным и детским жестом. Я ведь не посмотрю, что на моем столе – прекрасная пустота, что все диски разложены по местам, все альбомы закрыты в шкафах, все кольца заперты на ключ. Я ведь пропущу все это, не увижу, не захочу, меня будет занимать только тихий разговор за стеной, да стон иногда, да смех, да пара не моих ботинок в прихожей. Потому что если твое бессмертие не со мной, то как мне оставаться в живых, а если я жив, а твое бессмертие не со мной, то нахрена тогда вообще все. Знаешь, мне надо докупить бумаги, я вчера извел на эскизы последние три листа, да так ничего путного и не получилось.
Сигарета, входная дверь, лифт, магазин, лифт, входная дверь, сигарета, не помогает.
Знаешь, я ведь все понимаю, но так же тоже нельзя, ты со мной совсем чуть-чуть, с другими – куда больше, говорим мы только вечерами, вот еще по утрам я тебя почти подстерегаю в те полчаса, что у тебя между кроватью и хлопком двери, мне мало, понимаешь? Тут ходят какие-то люди, они остаются здесь на ночь, иногда на неделю, ты ходишь с ними, ты обещала провести со мной отпуск, а проводишь его черт-те с кем, да еще и плачешь при этом, я что, должен смотреть спокойно? Ты кому-то пишешь каждый день письма, ты хмуришься, когда читаешь то, что пришло в ответ, я не лезу в твой ящик, у нас так заведено, что не лезу, но я же вижу, как ты хмуришься и шепчешь что-то, когда куришь, и что-то доказываешь кому-то, и он тебе отвечает, всегда отвечает, торопится, выбивает из клавиш гроздья слов, и я вижу, как растет бессмертие между вами, и я сжимаюсь весь, у меня рука не поднимается разбить этот хрупкий замок, он так прекрасен, но если он выстроен не со мной, то нахрена тогда вообще все.
Кофе, четыре ложки на джезву, сигарета, что же я собирался сделать с этим куском дерева?
Отстань ты от меня, мой ангел, не смотри укоризненно, я останусь в этом доме, я буду протрачивать кофе, бумагу, носки и сигареты, мне мало сорока дней, мне мало сорока лет, я жив, пока жива она, мало ли, что там через меня видно и кошка ходит насквозь.
© Александр Шуйский. "Сказки третьего часа ночи"
воскресенье, 31 августа 2008
Ты - только голос в моей голове.
1. Не коси меня косой.
2. Не пей вина, Гертруда.
3. Не стой на пути у высоких чувств.
4. Не трогай духовных людей.
5. Не поминай к ночи беса, не торгуй оружием и вообще не сбивайся с пути.
6. Не бойся: принесло дождем – унесет по ветру.
7. Не плачь, мама, твои дети в порядке.
8. Не спрашивай меня, что я люблю.
9. Не могу оторвать глаз от тебя.
10. Не нравится как я излагаю – купи себе у Бога копирайт на русский язык.
Моисей закончил читать и вопросительно взглянул на небо. Покачал головой, почесал в затылке и медленно побрел вниз с горы Синай.
Логика высших сил давно была вне его понимания.
© отсюда
2. Не пей вина, Гертруда.
3. Не стой на пути у высоких чувств.
4. Не трогай духовных людей.
5. Не поминай к ночи беса, не торгуй оружием и вообще не сбивайся с пути.
6. Не бойся: принесло дождем – унесет по ветру.
7. Не плачь, мама, твои дети в порядке.
8. Не спрашивай меня, что я люблю.
9. Не могу оторвать глаз от тебя.
10. Не нравится как я излагаю – купи себе у Бога копирайт на русский язык.
Моисей закончил читать и вопросительно взглянул на небо. Покачал головой, почесал в затылке и медленно побрел вниз с горы Синай.
Логика высших сил давно была вне его понимания.
© отсюда
воскресенье, 24 августа 2008
Ты - только голос в моей голове.
Ты - только голос в моей голове.
Если сердцу женщины находится господин, она никогда не откажется носить его клеймо. Пояса верности, ошейники, вериги и шрамы, да хоть скотское тавро во лбу – на все готова влюбленная, всему рада, всем горда, как горд вассал, встающий под знамена непобедимого сюзерена. И те из женщин, кто веками восстает против мужской воли клеймить их, отвергая маленькие насильственные знаки внимания, на самом деле остро страдают от внутренней нехватки любви. (Так у одних рожениц полные груди щедро текут молоком, другим приходится сцеживать по капле). Хочешь узнать, как глубока твоя любовь, – представь, что твой мужчина, выделив тебя среди прочих, пометил вечной метой.
© Анна Ривелотэ
© Анна Ривелотэ
пятница, 22 августа 2008
Ты - только голос в моей голове.
Говорят, невежливо начинать посты со слова "я". Так вот, я - тихая, домашняя и ленивая девочка, и плюньте мне в глаз, если кто сможет доказать обратное.
Когда мне совсем-совсем хуево, я захожу на сайт икеи и нахожу там картинку с кованой кроваткой. И мечтаю, как однажды такая кроватка будет стоять у меня в комнате, а на ней - цветастые простыни, а на них - буду лежать я в обнимку с дорогим мне человеком, и никого больше вокруг, и никуда не надо идти, потому что выходной и на улице плохая погода, а на кухне закипает чайник и еще что-то осталось в холодильнике пожевать.
И мне становится легче.
© Secret Garden
Когда мне совсем-совсем хуево, я захожу на сайт икеи и нахожу там картинку с кованой кроваткой. И мечтаю, как однажды такая кроватка будет стоять у меня в комнате, а на ней - цветастые простыни, а на них - буду лежать я в обнимку с дорогим мне человеком, и никого больше вокруг, и никуда не надо идти, потому что выходной и на улице плохая погода, а на кухне закипает чайник и еще что-то осталось в холодильнике пожевать.
И мне становится легче.
© Secret Garden
Ты - только голос в моей голове.
Вещи, которые сбивают с толку:
когда человек, заведомо нелюбящий, занимаясь сексом, прикасается с такой нежностью, что кожа твоя превращается в свет. Невыносимо осознавать, что он, совершенно явно «делая любовь», ничего к тебе не чувствует. Нелюбящий может быть страстным или умелым, но вот этой бессердечной нежности - не нужно, потому что после наступает такая степень растерянности, которая надолго оставляет тело печальным и безблагодатным;
занятие сексом с тем, кого разлюбила и давно не видела: потом рискуешь проплакать всю ночь, прижимая к лицу майку с абсолютно чужим, а прежде родным, запахом – горюя оттого, что так люто, бешено равнодушна.
© Марта Кетро
когда человек, заведомо нелюбящий, занимаясь сексом, прикасается с такой нежностью, что кожа твоя превращается в свет. Невыносимо осознавать, что он, совершенно явно «делая любовь», ничего к тебе не чувствует. Нелюбящий может быть страстным или умелым, но вот этой бессердечной нежности - не нужно, потому что после наступает такая степень растерянности, которая надолго оставляет тело печальным и безблагодатным;
занятие сексом с тем, кого разлюбила и давно не видела: потом рискуешь проплакать всю ночь, прижимая к лицу майку с абсолютно чужим, а прежде родным, запахом – горюя оттого, что так люто, бешено равнодушна.
© Марта Кетро
вторник, 19 августа 2008
Ты - только голос в моей голове.
Ты - только голос в моей голове.
...Вот, например, будем считать, что другой человек ел с удовольствием борщ и смотрел «Пятый элемент. Миссия невыполнима». Его заставили. Пришел в кафе, оно было воскресным, пустым, никого вообще, хотел слинять, но его подхватили под белы рученьки, усадили, дали миску, включили телик.
Он, конечно, слабо сопротивлялся. Говорил вялым голосом: «Сделайте потише, ах, не надо, я не такой». Не поверили: сделали потише, но не принципиально. Жри что дают, смотри и слушай что все смотрят и слушают.
Сидел, жрал, смотрел.
Как все.
Зато и борщ был красный, со свеклой (как мы любим), с пампушкой.
Хороший был борщ, что и говорить.
И видел человек, что Брюс Уиллис наконец-то нашел все свои четыре камня и даже открыл их, кого вздохом, кого потом, кого землей, а кого и спичкой.
И осталось открыть пятый.
И понятно было, что без любви тут не обойдешься.
(Что вы еще хотите от Голливуда?)
Схема-то была – прозрачна.
Но этот пятый элемент всё никак не находился.
Не открывался камешек.
И обнимались они вроде, и терлись друг о друга, и слова на крупном плане говорили.
А конец света – всё равно близко.
И ни воздух, ни земля, ни вода уже не помогут.
И вот тут этот другой человек и понял, что сейчас заплачет.
Прям вот так, с борщом за щекой. (Кстати, борщ ему в этом совсем был не помеха, вкусный был борщ, как уже было сказано, красный.)
Заплачет от какого-то ясного предчувствия.
Четкого понимания, ЧТО ИМЕННО должно случиться.
Не оттого, что любовь всё действительно соединяет.
Не оттого, что Мила Йовович очень удачно гармонирует с лысым Брюсом.
И не оттого, что все дальнейшее сильно смахивало на миф о Прометее (а это мы тоже любим).
А оттого, что он почувствовал, что именно сейчас ему покажут правду.
Которую он уже видел неоднократно.
Причем не в этом глянцевом фильме, а рядом и в жизни.
Потому что когда мир уже висел на волоске и президент на другом конце света плакал, оттого что не хотел умирать и оттого что было стыдно, что он не смог никого спасти, и когда уже Брюс Уиллис успел-таки сказать рыжей Йовович свое «потому что я люблю тебя», и когда они поцеловались и побежал зеленый огненный пояс от элемента к элементу, и когда слились они все в одну огненную молнию, – тогда Мила Йовович оторвалась от Уиллиса, оттолкнувшись от него руками, и – ОТКИНУЛАСЬ.
И столб мощного белого света ударил из ее груди.
Потому что любовь и спасенье всего – это не когда ты обнимаешь кого-то с мучительным ощущением, что всё, это в последний раз. Не когда пытаешься теснее слиться. До боли в щеке и в руках.
Не когда хочешь быть с ним и даже готов умереть.
Вместе с ним.
Или за него.
А когда ты, прижав человека к себе, вдруг отстраняешься от него и – ОТКИДЫВАЕШЬСЯ.
И белый столб света бьет из твоей груди.
Потому что только это – твоя задача.
Твое предназначенье.
Единственный смысл.
© Дмитрий Воденников
Он, конечно, слабо сопротивлялся. Говорил вялым голосом: «Сделайте потише, ах, не надо, я не такой». Не поверили: сделали потише, но не принципиально. Жри что дают, смотри и слушай что все смотрят и слушают.
Сидел, жрал, смотрел.
Как все.
Зато и борщ был красный, со свеклой (как мы любим), с пампушкой.
Хороший был борщ, что и говорить.
И видел человек, что Брюс Уиллис наконец-то нашел все свои четыре камня и даже открыл их, кого вздохом, кого потом, кого землей, а кого и спичкой.
И осталось открыть пятый.
И понятно было, что без любви тут не обойдешься.
(Что вы еще хотите от Голливуда?)
Схема-то была – прозрачна.
Но этот пятый элемент всё никак не находился.
Не открывался камешек.
И обнимались они вроде, и терлись друг о друга, и слова на крупном плане говорили.
А конец света – всё равно близко.
И ни воздух, ни земля, ни вода уже не помогут.
И вот тут этот другой человек и понял, что сейчас заплачет.
Прям вот так, с борщом за щекой. (Кстати, борщ ему в этом совсем был не помеха, вкусный был борщ, как уже было сказано, красный.)
Заплачет от какого-то ясного предчувствия.
Четкого понимания, ЧТО ИМЕННО должно случиться.
Не оттого, что любовь всё действительно соединяет.
Не оттого, что Мила Йовович очень удачно гармонирует с лысым Брюсом.
И не оттого, что все дальнейшее сильно смахивало на миф о Прометее (а это мы тоже любим).
А оттого, что он почувствовал, что именно сейчас ему покажут правду.
Которую он уже видел неоднократно.
Причем не в этом глянцевом фильме, а рядом и в жизни.
Потому что когда мир уже висел на волоске и президент на другом конце света плакал, оттого что не хотел умирать и оттого что было стыдно, что он не смог никого спасти, и когда уже Брюс Уиллис успел-таки сказать рыжей Йовович свое «потому что я люблю тебя», и когда они поцеловались и побежал зеленый огненный пояс от элемента к элементу, и когда слились они все в одну огненную молнию, – тогда Мила Йовович оторвалась от Уиллиса, оттолкнувшись от него руками, и – ОТКИНУЛАСЬ.
И столб мощного белого света ударил из ее груди.
Потому что любовь и спасенье всего – это не когда ты обнимаешь кого-то с мучительным ощущением, что всё, это в последний раз. Не когда пытаешься теснее слиться. До боли в щеке и в руках.
Не когда хочешь быть с ним и даже готов умереть.
Вместе с ним.
Или за него.
А когда ты, прижав человека к себе, вдруг отстраняешься от него и – ОТКИДЫВАЕШЬСЯ.
И белый столб света бьет из твоей груди.
Потому что только это – твоя задача.
Твое предназначенье.
Единственный смысл.
© Дмитрий Воденников
воскресенье, 17 августа 2008
Ты - только голос в моей голове.
Вообще, индийскую музыку нужно запретить за разврат. Не ту, что звучит в их чудовищно прекрасных фильмах, а вот эту, которая играет у меня сейчас: флейта, табла и тампура. То есть, если вы только что с мороза, то услышите примерно следующее – сначала долго дудят в дудку, а потом начинают подстукивать в кастрюлю, параллельно тренькая и ззззыкая на одной струне. И весь этот запил длится писят минут. Но.
Но вот если дунуть… да в хорошей компании…
и вот он начинает медленно и томительно вынимать из тебя душу, вытягивая и разминая каждый нерв, сначала немного больно, а потом сладострастно. И можно долго лежать рядом, не прикасаясь, потому что всё сделает флейтист, но однажды, через несколько часов, к тебе протягивается длинная серебряная рука твоего единственного мужчины, которая начинает подыгрывать, только вместо флейты – ты. А потом – внезапно (потому что пятнадцать минут, это ровно через один удар сердца) – почти вероломно – быстрые тёмные пальцы ударяют таблу и она звенит (и ты почему-то думаешь простую глупую смертную женскую мысль – «это он кольцом, у него кольцо на руке, потому что женат» - и плачешь). Но он пробегает, постукивает по всем твоим тайным местам, и слёзы высыхают, потому что возвращается бессмертный восторг и драйв, от которого хочется кричать – и ты кричишь, конечно. И струна всё звенит, вытягивая тебя так высоко, как никогда раньше не забиралось ни твоё тело, ни твоё сердце.
И когда всё заканчивается.
Когда заканчивается вообще всё.
Ну да, ты собираешься и едешь домой, взяв диск переписать.
Естественно, оказывается, что на трезвую голову, да в одиночку, это слушать совершенно невозможно. И, в общем, много всякого должно произойти в жизни, чтобы научиться обходиться не только без травы, но и без компании – только ты и музыка.
Я встречала людей, которые так же делали любовь. Допустим, экстази. И некоторое время ничего не происходит, вы пьёте чай и разговариваете, а потом встречаетесь взглядом. И ты почему-то зависаешь, рассматривая радужку – вокруг зрачка совсем тёмная, к краю коричневеет, а тут совершенно жёлтое тигриное пятно, конечно, ведь у пророков жёлтые глаза. И когда ты отрываешься, оказывается, что уже и кухни никакой нет, и чая, а ты паришь – невысоко, в полуметре, примерно, - над кроватью и больше всего на свете хочешь, чтобы твоё вечное бессмертное одиночество закончилось. Потому что жить всегда - ну сколько уже можно. Я хочу умереть с тобой, вот и всё, душа моя. А если ты сейчас не прикоснёшься ко мне, то я, пожалуй, умру одна, и что ты будешь делать с телом? И он, конечно, прикасается. А потом озноб и жар, потом огонь, вода и медные трубы, потом пагуба и возрождение, потом ещё много всякого сопливого дерьма должно с тобой произойти, прежде чем научишься обходиться не только без таблеток, но и без иллюзий. Только ты и любовь.
© Марта Кетро
Но вот если дунуть… да в хорошей компании…
и вот он начинает медленно и томительно вынимать из тебя душу, вытягивая и разминая каждый нерв, сначала немного больно, а потом сладострастно. И можно долго лежать рядом, не прикасаясь, потому что всё сделает флейтист, но однажды, через несколько часов, к тебе протягивается длинная серебряная рука твоего единственного мужчины, которая начинает подыгрывать, только вместо флейты – ты. А потом – внезапно (потому что пятнадцать минут, это ровно через один удар сердца) – почти вероломно – быстрые тёмные пальцы ударяют таблу и она звенит (и ты почему-то думаешь простую глупую смертную женскую мысль – «это он кольцом, у него кольцо на руке, потому что женат» - и плачешь). Но он пробегает, постукивает по всем твоим тайным местам, и слёзы высыхают, потому что возвращается бессмертный восторг и драйв, от которого хочется кричать – и ты кричишь, конечно. И струна всё звенит, вытягивая тебя так высоко, как никогда раньше не забиралось ни твоё тело, ни твоё сердце.
И когда всё заканчивается.
Когда заканчивается вообще всё.
Ну да, ты собираешься и едешь домой, взяв диск переписать.
Естественно, оказывается, что на трезвую голову, да в одиночку, это слушать совершенно невозможно. И, в общем, много всякого должно произойти в жизни, чтобы научиться обходиться не только без травы, но и без компании – только ты и музыка.
Я встречала людей, которые так же делали любовь. Допустим, экстази. И некоторое время ничего не происходит, вы пьёте чай и разговариваете, а потом встречаетесь взглядом. И ты почему-то зависаешь, рассматривая радужку – вокруг зрачка совсем тёмная, к краю коричневеет, а тут совершенно жёлтое тигриное пятно, конечно, ведь у пророков жёлтые глаза. И когда ты отрываешься, оказывается, что уже и кухни никакой нет, и чая, а ты паришь – невысоко, в полуметре, примерно, - над кроватью и больше всего на свете хочешь, чтобы твоё вечное бессмертное одиночество закончилось. Потому что жить всегда - ну сколько уже можно. Я хочу умереть с тобой, вот и всё, душа моя. А если ты сейчас не прикоснёшься ко мне, то я, пожалуй, умру одна, и что ты будешь делать с телом? И он, конечно, прикасается. А потом озноб и жар, потом огонь, вода и медные трубы, потом пагуба и возрождение, потом ещё много всякого сопливого дерьма должно с тобой произойти, прежде чем научишься обходиться не только без таблеток, но и без иллюзий. Только ты и любовь.
© Марта Кетро
четверг, 14 августа 2008
Ты - только голос в моей голове.
Если б я могла, я бы носила запах мужа как духи.
Пожалуй, я могла бы дышать им, черемухой и ванильными булочками с корицей и кориандром.
© Маргарита Шредингерра
Пожалуй, я могла бы дышать им, черемухой и ванильными булочками с корицей и кориандром.
© Маргарита Шредингерра
Ты - только голос в моей голове.
Что такое «свободное продолжение» мы теперь знаем. А свободное начало – это когда Берлиоз встречает Маргариту и теряет голову до того, как Аннушка разлила постное масло.
© Сатори Ивадзику
© Сатори Ивадзику
среда, 13 августа 2008
Ты - только голос в моей голове.
пока идет дождь, мы живы..
Если с неба когда-нибудь вместо дождя посыпется песок, значит самые главные песочные часы разбились и жизнь очень скоро закончится.
© осенняя вишня
понедельник, 11 августа 2008
Ты - только голос в моей голове.
А мой отложенный плач, который никуда не девается, я довезла до Финского залива и, глядя в море, выпустила из лёгких, - как выпускают из рук горячего толстого голубя, – не со слезами, а с тёплым дыханием, смешавшимся с сырым воздухом, с серой водяной взвесью, которую принято называть особой питерской атмосферой.
Передвижения по Питеру (кто пошлее, называет «бродить», а кто попроще - «гулять»), это всего лишь вытаптывание бездомности, из сердца в ноги. Бездомность собирается тяжестью в ступнях, беспокойной болью в икрах, потому что нет в этом городе места, где можно разуться, распариться, потом умастить ноги маслом, завернуть в махровое полотенце и положить на колени к сидящему рядом, подсунув спеленатый кокон под локоть, как нахальная кошка - свою круглую полосатую голову. И когда, наконец, приезжаешь к себе и проделываешь всё это, на некоторое время остаётся ощущение, что бездомность тебя покинула – вместе с усталостью, отёками, со стёртыми подушечками лап.
<...>
Поездка в Питер, это вываривание одиночества, как вываривают заспанную простынь в кипятке, так, что вся серость переходит в воду, а тебе остаётся белое полотно, которое поначалу кажется новее, беспамятнее, невинней, чем было раньше. Вода уйдёт в нечистую землю, а ты увезёшь своё отстиранное одиночество, высушенное на утреннем холоде, похрустывающее, ломкое, гордое. А дома уже утюгом с паром, и спрятать, чтобы потом расстелить перед следующей любовью, как в первый раз.
Насколько мне известно, нужно пережить в Питере одну чужую смерть и одну свою любовь, чтобы перестать нуждаться в нём.
© Марта Кетро
Передвижения по Питеру (кто пошлее, называет «бродить», а кто попроще - «гулять»), это всего лишь вытаптывание бездомности, из сердца в ноги. Бездомность собирается тяжестью в ступнях, беспокойной болью в икрах, потому что нет в этом городе места, где можно разуться, распариться, потом умастить ноги маслом, завернуть в махровое полотенце и положить на колени к сидящему рядом, подсунув спеленатый кокон под локоть, как нахальная кошка - свою круглую полосатую голову. И когда, наконец, приезжаешь к себе и проделываешь всё это, на некоторое время остаётся ощущение, что бездомность тебя покинула – вместе с усталостью, отёками, со стёртыми подушечками лап.
<...>
Поездка в Питер, это вываривание одиночества, как вываривают заспанную простынь в кипятке, так, что вся серость переходит в воду, а тебе остаётся белое полотно, которое поначалу кажется новее, беспамятнее, невинней, чем было раньше. Вода уйдёт в нечистую землю, а ты увезёшь своё отстиранное одиночество, высушенное на утреннем холоде, похрустывающее, ломкое, гордое. А дома уже утюгом с паром, и спрятать, чтобы потом расстелить перед следующей любовью, как в первый раз.
Насколько мне известно, нужно пережить в Питере одну чужую смерть и одну свою любовь, чтобы перестать нуждаться в нём.
© Марта Кетро