Ты - только голос в моей голове.
Чайка была такой же белой, как парус. Небо было таким же седым, как море. Кораблик был таким же упрямым, как белая ворона. Белая ворона никогда не ладила с чайками.
Кораблик назывался «Адмирал Менделеев». Его все время куда-то заносило и белый парус часто нуждался в штопке. Если бы не одно обстоятельство (наверное, парусный мастер давным-давно спился), с парусами у кораблика было бы все в порядке и он, наверняка, бороздил бы другие просторы.
Чайка, естественно, была в небе. Кораблик, естественно, был в море. Белая ворона, естественно, была ошибкой природы.
Старик давно перестал выходить к морю и море тосковало по нему, и поэтому часто штормило, отчего у кораблика срывало паруса, у чайки развивалась крейсерская скорость и чувство полной безнаказанности, а у белой вороны портился характер и цвет оперения. Но старику было, в общем-то, все равно, лишь бы наступило еще одно завтра. С таким же чувством солнце уходит за горизонт. В последнее время все, что попадало старику в сети – это солнце на закате.
Мальчик сидел у моря. Во время шторма и во время штиля он бросал в море камешки, на что белая ворона однажды заметила: «Камень, который упал у нас с души кто-то обязательно поднимет и в кого-то бросит… Поэтому лучше из них что-то строить. Например, маяки». На что мальчик, в свою очередь, спрашивал, зачем маяки там, где ничего нет? А ворона отвечала, что в них может кто-нибудь жить. «Знаешь у скольких людей нет дома?», - говорила она и многозначительно опускала глаза.
Все пятеро ничего не понимали в любви, зато знали толк в кораблях…
Моряки же не желали что-то понимать в маяках и по старинке ориентировались по звездам, отчего они нередко оказывались к звездам ближе, чем им бы хотелось. Но звезды такое положение вещей устраивало…
Мальчик безошибочно угадывал времена приливов и отливов, а так же когда начнется шторм. Белые люди говорили, что море всегда начинается там, где заканчиваются носки его сандалий, а черные, что будущее всегда начинается там, где что-то заканчивается. Но море все равно ждало старика…
Чайке шторм был нипочем, кораблик давно привык, а белая ворона считала, что для того, что бы что-то разрушить, нужно что-то построить. Старик во время шторма маялся мигренью, а мальчик ничегонеделаньем. Удача в это время спорила с Судьбой о трансцендентальности бытия, отчего равно страдали как белые, так и черные люди.
Чайку окольцевали в Амстердаме, куда ее, в свою очередь, занесло вместе с корабликом, потому что чайке было скучно одной, а кораблик не имел ничего против того, что она над ним кружила. Чайка же считала, что если на ее лапке есть колечко, то это кому-то нужно и вполне может быть, что этот кто-то – упрямый кораблик.
Кораблик с равным успехом мог выйти с верфей Нью-Йорка или Иваново, где и моря-то никогда не было. Дети капитана Гранта давно перестали подниматься на борта парусных судов, а их место заняли дети президента Гранта и поэтому кораблик отказался перевозить пассажиров и ушел в свободное плавание. Но далеко уйти не смог, потому, что его конструкция не предусматривала дальних походов.
На самом деле, белая ворона была просто нарисована на стене, а старик приходился мальчику дедушкой (кораблик - и вороне, и чайке, и морю - вдохновением).
Когда бумажные борта кораблика намокли и он пошел ко дну, белая ворона сказала: «Для того, что бы что-то построить нужно что-то разрушить». И мальчик стер ее со стены… А потом взял чистый лист бумаги и сложил новый кораблик.
Св. Валентин же ничего не понимал в кораблестроении и нарисовал ворону снова…
И только чайка, как ни в чем ни бывало, продолжала искать в море знакомый парус…
© Сергей Артёменко ( Levisticum officinale koch)
Кораблик назывался «Адмирал Менделеев». Его все время куда-то заносило и белый парус часто нуждался в штопке. Если бы не одно обстоятельство (наверное, парусный мастер давным-давно спился), с парусами у кораблика было бы все в порядке и он, наверняка, бороздил бы другие просторы.
Чайка, естественно, была в небе. Кораблик, естественно, был в море. Белая ворона, естественно, была ошибкой природы.
Старик давно перестал выходить к морю и море тосковало по нему, и поэтому часто штормило, отчего у кораблика срывало паруса, у чайки развивалась крейсерская скорость и чувство полной безнаказанности, а у белой вороны портился характер и цвет оперения. Но старику было, в общем-то, все равно, лишь бы наступило еще одно завтра. С таким же чувством солнце уходит за горизонт. В последнее время все, что попадало старику в сети – это солнце на закате.
Мальчик сидел у моря. Во время шторма и во время штиля он бросал в море камешки, на что белая ворона однажды заметила: «Камень, который упал у нас с души кто-то обязательно поднимет и в кого-то бросит… Поэтому лучше из них что-то строить. Например, маяки». На что мальчик, в свою очередь, спрашивал, зачем маяки там, где ничего нет? А ворона отвечала, что в них может кто-нибудь жить. «Знаешь у скольких людей нет дома?», - говорила она и многозначительно опускала глаза.
Все пятеро ничего не понимали в любви, зато знали толк в кораблях…
Моряки же не желали что-то понимать в маяках и по старинке ориентировались по звездам, отчего они нередко оказывались к звездам ближе, чем им бы хотелось. Но звезды такое положение вещей устраивало…
Мальчик безошибочно угадывал времена приливов и отливов, а так же когда начнется шторм. Белые люди говорили, что море всегда начинается там, где заканчиваются носки его сандалий, а черные, что будущее всегда начинается там, где что-то заканчивается. Но море все равно ждало старика…
Чайке шторм был нипочем, кораблик давно привык, а белая ворона считала, что для того, что бы что-то разрушить, нужно что-то построить. Старик во время шторма маялся мигренью, а мальчик ничегонеделаньем. Удача в это время спорила с Судьбой о трансцендентальности бытия, отчего равно страдали как белые, так и черные люди.
Чайку окольцевали в Амстердаме, куда ее, в свою очередь, занесло вместе с корабликом, потому что чайке было скучно одной, а кораблик не имел ничего против того, что она над ним кружила. Чайка же считала, что если на ее лапке есть колечко, то это кому-то нужно и вполне может быть, что этот кто-то – упрямый кораблик.
Кораблик с равным успехом мог выйти с верфей Нью-Йорка или Иваново, где и моря-то никогда не было. Дети капитана Гранта давно перестали подниматься на борта парусных судов, а их место заняли дети президента Гранта и поэтому кораблик отказался перевозить пассажиров и ушел в свободное плавание. Но далеко уйти не смог, потому, что его конструкция не предусматривала дальних походов.
На самом деле, белая ворона была просто нарисована на стене, а старик приходился мальчику дедушкой (кораблик - и вороне, и чайке, и морю - вдохновением).
Когда бумажные борта кораблика намокли и он пошел ко дну, белая ворона сказала: «Для того, что бы что-то построить нужно что-то разрушить». И мальчик стер ее со стены… А потом взял чистый лист бумаги и сложил новый кораблик.
Св. Валентин же ничего не понимал в кораблестроении и нарисовал ворону снова…
И только чайка, как ни в чем ни бывало, продолжала искать в море знакомый парус…
© Сергей Артёменко ( Levisticum officinale koch)